Два веса, две мерки [Due pesi due misure] - Лев Вершинин

Девушек неодолимо влекут к себе мужчины, которые закручивают сигарету руками. Но степень риска здесь высока. Например, самый опасный момент — склеивание сигареты языком. Для этой операции противопоказаны как робкие, так и слишком грубые действия. Языком полагается смочить бумагу ровно настолько, чтобы сигарета не лопнула во время курения, подобно стручку спелого гороха. Неловкие движения языком могут привести к катастрофе: табак с бумагой попадает в рот и тогда не отплеваться и за полчаса. Девушка, которая прониклась было к вам симпатией, может уйти навсегда.

Щитовидка

Меня в нем раздражает не то, что он умеет сохранять спокойствие в самые напряженные моменты, а то, что он постоянно невозмутим. Если мы идем пешком, то он говорит размеренно, останавливаясь всякий раз, когда нужно подчеркнуть какую-нибудь мысль. Его не смущает, что светофор на переходе уже полминуты горит зеленым светом, а затем начинает мигать, предвещая неизбежное «стоп». Он взвешивает каждое слово, делает паузы и отмахивается от меня с горькой улыбкой, словно я сказал что-то непотребное, когда слегка изменившимся голосом я перебиваю:

— Короче, ты хочешь сказать «да» или «нет»?

Если он за рулем, а движение идет в несколько рядов, он выбирает один из них, и баста. Он не шарахается налево и направо в поисках колонны, где машины движутся быстрее, не возмущается: почему, черт возьми, мы все время ошибаемся в выборе ряда. Если мы едем по автостраде, то он безмятежно держится за руль, словно за перила смотровой площадки. Ни один мускул не дрогнет на его лице, например, из-за того, что мы в двенадцатый раз переезжаем на другую сторону автострады Милан-Болонья по причине ремонтных работ или из-за того, что целую вечность плетемся за громадиной с номерным знаком «ТИР».[22]

Если мы совершаем коллективную поездку и автобус не отправляется, потому что после четверти часа, отведенной для покупок, среди собравшихся не хватает одного, то этим одним оказывается он. Когда он с улыбкой на лице наконец появляется, то ему и в голову не приходит, сколько гектолитров адреналина выброшено в кровь у участников экскурсии. Если же мы, напротив, путешествуем по железной дороге и в проходе показывается контролер, то он не вскакивает на ноги, чтобы лихорадочно вывернуть карманы в поисках билета, а продолжает читать газету и только одной рукой лениво шарит в кармане.

Придя в ресторан, я целиком полагаюсь на гастрономические познания официанта, выбираю, заказываю и киваю соседу в знак того, что теперь его черед. Он же зачитывает вслух все меню, по ходу делает замечания и, наконец, на чем-нибудь останавливается, внося необходимые уточнения, вместо обычного швейцарского сыра требует овечий, но непременно сардинского производства. В ожидании блюд он не грызет хлебные палочки и не отхлебывает вина, не отдирает пальцем наклейку на бутылке с минеральной водой и не делает из ножа и вилки чего-то вроде щипцов для орехов. Он расслаблен, не раскачивается на стуле. Если для приятного времяпрепровождения рассказывают анекдоты, он внимательно выслушивает других, смеется не механически и собирается с мыслями, чтобы рассказать что-нибудь свое.

Когда я кончаю есть и уже созрел для рюмочки коньяка и счета с наценкой «ИВА»,[23] он еще сидит над своим бифштексом по-флорентийски: мясо он не режет, а аккуратно вскрывает, словно хирург скальпелем, тридцать раз пережевывает и, если кто-нибудь задает ему вопрос, знаком просит минутку обождать, кончает жевать, глотает, запивает, осушает рот салфеткой и только тогда отвечает.

Случается нам бывать вместе и в кино. Он не протестует, когда показывают рекламные диапозитивы, напротив, похоже, они его интересуют. Он не вскакивает с места при виде кадра, с которого мы начали смотреть фильм два часа тому назад.

Если после долгого ожидания он попадает на прием к важному лицу, а это лицо, только что сказавшее «прошу вас», вынуждено добавить «извините», поскольку зазвонил телефон, — так вот, его вовсе не возмущает этот неприличный обычай отдавать предпочтение тому, кто не томится ожиданием в приемной, а просто набирает номер.

Как правило, рука его не тянется к переключателю, когда по телевизору передают церемонию приведения к присяге и диктор без тени иронии замечает: «Многоуважаемый профессор, доктор и т. п. может считаться деканом министерства, потому что он присягает в тринадцатый раз».

Тип, который я живописую на этих примерах, весьма распространен. Я отлично понимаю, что на нем держится мир, но, несмотря на это, неблагодарно считаю, что нервы у него сделаны из жевательной резинки и что в его коробке скоростей одной скорости не хватает. Я не думаю, что его спокойствие завоевано мудростью. Скорее всего, это следствие состояния его щитовидки, шейной железы или обмена веществ, и вовсе не его заслуга, а просто дурацкое везение, вызванное случайным расположением хромосом.

Люблю людей, барабанящих пальцами по столу, ломающих зубочистки, выходящих из себя при попадании в слишком медленно движущийся ряд машин. Своим беспокойством они в конце концов действуют на меня успокаивающе.

Бронирование места

Самая заветная мечта моей жизни состоит в том, чтобы в один прекрасный день оформить без всяких забот проездные документы на скорый поезд, равнодушно подняться в вагон, ощупывая для собственного успокоения соответствующие квиточки в кармане. Мне никогда не удается заранее заказать места на скорый поезд. Всякий раз, когда я пытался это сделать, кассиры отвечали мне, что все места уже проданы. Нет ничего более вечного под луной, чем распроданные билеты на скорый.

С бьющимся сердцем выхожу я охотиться на скорые поезда. Я поджидаю их на платформе и задаюсь вопросом: возьмут ли меня без обязательного бронирования места?

Когда из вагона выходит начальник поезда со списком мест и с карандашом в руке, у меня всегда наготове какая-нибудь трогательная история. Он заглядывает в свою бумажку, хмурит брови и оглядывает меня с ног до головы. Внутренне я уже слышу язвительную фразу: ладно уж, садитесь, но не пора ли в вашем возрасте бросить эти эксперименты?

Я добираюсь до места, выделенного мне начальником поезда, с трудом втискиваюсь между угрюмыми пассажирами: у них с бронированием мест все в порядке, и потому они неприязненно косятся на запыхавшегося плебея. Интересно, как им удается забронировать место на скорый? Должно быть, они ведут правильный образ жизни и уже за неделю знают дату отъезда. Тогда бронирование мест еще доступно. Возможно, они руководят учреждениями с множеством подчиненных. Нажимают кнопку, является рассыльный.

— Слушай, — говорят они ему, — закажи мне место на скорый Милан-Неаполь на четвертое января тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.

Я же решаю этот вопрос накануне или в тот же день, и у меня нет рассыльных. Приходится просить о милости. Начальники поездов — народ ворчливый, но, в сущности, добрый. Они всегда находят для меня местечко. В том числе и потому, как это ни странно, что в скорых поездах много свободных мест. Однако бронь на них получить нельзя, потому что кассы бронирования давно уже закрыты. Так что приходится садиться на свободное место и ждать контролера, чтобы уплатить за обязательное бронирование места, забронировать которое не удалось. Как-то раз я попытался с улыбкой возразить:

— Мне это место досталось чисто случайно. Не положись я на свои ноги, никто бы его для меня не держал. Так почему же, с позволения спросить, я должен оплачивать услугу, которой не пользовался?

Контролер, понятно, не стал разъяснять профессиональную этику государственных железных дорог в сравнении, допустим, с правилами воздушных линий, где пассажиры платят гораздо меньше, если у них нет заранее забронированного места.

Я заказываю по телефону столик в ресторане, номер в гостинице «Вальдорф Астория», место на аэробус. Но мне никак не удается обеспечить себе место в скором поезде, потому что мест никогда нет, хотя вагоны идут пустыми. Важно, чтобы люди платили за бронирование места. Даже если они делают это уже на ходу.

Головоломка

Захожу в табачную лавку и прошу марку за 150 лир, чтобы отправить визитную карточку в маленьком конверте. Продавец долго роется в наборе марок и предлагает мне комбинацию из юбилейной марки за 90 лир и двух других стоимостью по 30 лир каждая. Мы вместе пытаемся разместить их на конверте, но тщетно: фамилия адресата то и дело оказывается под одной из марок. Недостаток нашей почтовой системы состоит именно в том, что на конвертах надо писать адрес.

Я благодарю за желание помочь мне и отправляюсь в другую табачную лавку. Продавец, посоветовавшись с женой, говорит, что может предложить только марку за 80, три за 20 и одну за 10 лир. Криво, но вежливо улыбаясь, я выхожу и начинаю методично обследовать все табачные лавки в центре. Поиски длятся примерно час. Наиболее удачная из предложенных мне комбинаций — две марки, одна размером с простыню. Итак, я решаю приобрести желтый казенный конверт, способный вместить гектары почтовой продукции, и вложить в него свою визитку.